Избранные киносценарии 1949—1950 гг. - Павленко Петр Андреевич (книги регистрация онлайн бесплатно .TXT) 📗
— Вылезайте! — приказывает она.
— Приехали?
Летчик выходит, стараясь сохранить хладнокровие. Он жадно смотрит на мир, хоть и неприветливый, но все же живой, на хмурое небо, побуревшие стволы деревьев.
— Идите вперед, — тем же тоном говорит Марта.
Летчик делает несколько шагов вперед, затем поворачивается и смотрит на идущую следом Марту.
— Повернитесь спиной!
Летчик поднимает голову:
— Я предпочел бы стоять лицом.
— Повернитесь, говорят вам, — в ее голосе сквозит раздражение.
Летчик поворачивается.
Раньше, чем летчик успевает опомниться, Марта снимает с него наручники.
— Видите лесок? — спрашивает она.
Мысли человека, приговоренного к смерти, с трудом возвращаются к обычным понятиям. Проходит несколько секунд. Летчик резко поворачивается и смотрит прямо в глаза Марты.
— Что это значит?
— Не теряйте времени, не задавайте вопросов, — голос Марты звучит необычно ласково.
У летчика появляется надежда:
— Вижу…
— Дождетесь здесь ночи, — говорит она, — и пойдете на восток. Все время на восток. Если не убьют, — доберетесь до друзей…
Летчик пристально смотрит на Марту, лицо которой несколько часов подряд вызывало в нем отвращение и злобу. Он начинает о чем-то догадываться.
— Вы не немка? — спрашивает он.
— Не будьте дураком! Я вас отпускаю потому, что вы дали по морде вашему сенатору: у меня с ним личные счеты.
Марта направляется к машине.
— Слушайте… — останавливает ее летчик.
Марта оборачивается:
— Постарайтесь не попасться! Вам придется плохо, а мне — еще хуже…
— Эй! Послушайте!..
Но летчик не успевает досказать. Машина разворачивается и стремительно уносится по шоссе. Через несколько секунд автомобиль становится маленькой точкой на горизонте и пропадает из виду.
Летчик долго смотрит вслед машине, в глазах блестят слезы. Потом колени его подгибаются, с задумчивой улыбкой он опускается на землю.
Поздний вечер. Воздух на аэродроме Темпельгоф наполнен шумом прогреваемых моторов. По краям огромного бетонированного поля вспыхивают сигнальные огни.
По взлетной дорожке бежит новенький трофейный американский бомбардировщик. Моторы ревут. Бомбардировщик плавно отрывается от земли и уходит в воздух.
На взлетной дорожке в сгущающемся мраке смутно выделяются фигуры Шелленберга, Гарви и Марты, провожающих сенатора Хейвуда.
— Как с вашим летчиком? — спрашивает Шелленберг Марту.
— Убит при попытке к бегству, — спокойно отвечает она.
— Вот как? — довольным голосом произносит Шелленберг.
Гарви спокойно реагирует:
— Ну что же, тем лучше.
Шелленберг усмехается. Птичье веко Гарви вздрагивает.
Марта чиркает зажигалкой, закуривает сигарету. Огонек освещает ее бледное лицо.
Снова, медленно поворачиваясь, плывет в мировом пространстве земной шар.
Европа… Англия… Темносиняя полоса Темзы… Аэродром близ Лондона.
Американский бомбардировщик идет на посадку.
На одной из тихих улиц Лондона есть небольшой, но очень дорогой отель, рассчитанный на мультимиллионеров. Полутемные коридоры выстланы толстыми матами. Служащие в черных фраках бесшумно скользят по коридорам. Лакей вводит сенатора Хейвуда в приемную, обставленную с показной, бьющей в глаза роскошью.
В приемной сенатора ждут два человека: Диллон — розовый, упитанный, тяжело дышащий, с склеротическим блеском в выпуклых глаза, и Вандеркорн — прямая противоположность ему: болезненно худой, с большими отвисшими мешками под черными, лишенными ресниц, проницательными глазами; желчный, беспрерывно морщащийся от мучительной изжоги. На полированном столе перед ними два бокала: прозрачная жидкость у Диллона и молоко у Вандеркорна.
Хейвуд подобострастно кланяется.
— Добрый день, мистер Диллон! Добрый день, мистер Вандеркорн! — Хейвуд бодро откашливается. — Не мог представить себе вас за пределами деловых кварталов Нью-Йорка. Значит, киты плывут в Европу. Варево закипает.
Диллон молча указывает сенатору на кресло. Хейвуд садится. Наступает длительная пауза. Диллон с усмешкой наблюдает за Хейвудом и неожиданно говорит:
— Мы вами очень недовольны, Хейвуд.
Хейвуд выпрямляется.
— Неужели, мистер Диллон?..
Он не успевает закончить. Его перебивает резкий, как карканье ворона, голос Вандеркорна:
— Вы вели себя, как дурак!
Настолько непререкаемо для Хейвуда могущество сидящего перед ним злобного худого человека, что ему и не приходит в голову противоречить. Он растерянно выдавливает из себя:
— Мистер Вандеркорн…
Но Вандеркорн уже отвернулся, поднял бокал с молоком и с отвращением отхлебнул из него.
— Вы просидели три недели в Германии, — Диллон улыбается, но голос его звучит резко. — Чего вы добились?
— Я старался открыть дорогу Эйзенхауэру и помешать русским… — бормочет сенатор.
— Но вы не помешали русским, — Вандеркорн с отвращением полощет молоком рот, — и не открыли дорогу Эйзенхауэру. Русские наступают! — Лицо Вандеркорна искажает страдальческая гримаса. — Почему вы не заставили немцев сосредоточить все усилия, чтобы задержать русских? Это разрушает наши планы. Вы понимаете, чем это грозит?
— Я сделал все, что было в моих силах, — старается оправдаться Хейвуд. — Я предупредил Черчилля, но он…
Его перебивает Вандеркорн:
— Черчилль! Черчилль надувает вас, он за вашей спиной ведет переговоры с Герингом и Борманом!
Диллон издает коротенькое восклицание и предостерегающе поднимает палец:
— Тише… тише… нас могут подслушивать. Тут наверняка установлены микрофоны.
— Микрофоны? — Вандеркорн со звоном ставит бокал на стол. Он явно обрадован. — Очень хорошо! Я давно собираюсь высказать англичанам то, что я о них думаю… Англия мешает нам… У нее слишком большой аппетит…
Диллон был прав. Их подслушивали.
Маленькая комната в помещении английской секретной службы оборудована специальной аппаратурой подслушивания.
Англичанки с наушниками торопливо стенографируют. Гнусавый голос Вандеркорна звучит довольно явственно.
— Черчилль — старая, жирная, коварная свинья. Он старается открыть английским армиям дорогу в промышленные районы Германии, которые нужны нам!..
Карандаши стенографисток торопливо бегут по бумаге. Но девушки не могут удержаться от того, чтобы не переглянуться.
Гостиная отеля. Слышен смешок Диллона, искренне забавляющегося выходками Вандеркорна.
Но Хейвуду сейчас не до смеха. Мозг его деятельно работает, изобретая наиболее благополучный выход. Он явно попал в немилость. Это не годится. Люди, сидящие перед ним, слишком могущественны и очень богаты.
— Я немедленно займусь английской проблемой, — говорит Хейвуд.
— Никто вас об этом не просит! — Диллон качает головой. — Англичанами мы займемся без вас. — Затем он внезапно обращается к Вандеркорну: — Перестаньте все время лакать молоко. Меня тошнит от этого.
— Хотел бы я, чтобы у вас была такая изжога! — огрызается Вандеркорн.
Диллон поворачивается к Хейвуду:
— Ваше дело — германская промышленность…
— И патенты, — скрипит Вандеркорн.
Хейвуд грустно опускает голову.
— Обстановка довольно сложная, мистер Вандеркорн. Очень сложная, мистер Диллон. Я уже занялся патентами…
— Ну и что же? — перебивает Диллон.
— Но приходится преодолевать сопротивление… — Голова Хейвуда продолжает грустно покачиваться. — Например, Мюнцель. Он отказался переуступить патенты. Я поручил убрать Мюнцеля, но…
— Вы что, собираетесь посвящать нас в ваши грязные дела? — возмущенно завизжал Вандеркорн. — Какое нам дело до того, какими способами попадут патенты в наши руки?!
— Европа вредно влияет на вас, — добавил Диллон.
Хейвуд сидел в своем кресле, как затравленный волк, которого со всех сторон обступили собаки.
— Извините, мистер Диллон… Ради бога… Я только хотел…
